Николай Задорнов - Первое открытие [К океану]

Офицерам приказано было идти на промер, продолжать свое дело.

К вечеру воинственная толпа, уставшая от ожидания, стала расходиться. Лодки пошли в разные стороны.

А через день к транспорту подошла лодка. Хурх, Тятих и двое стариков с Лангра привезли рыбу на промен. Чумбока увязался с ними. Хотелось знать, что это за корабль, зачем ходит, почему не стреляет. Что за люди? Главное — хотелось табаку.

— Дамхи! — попросил Хурх, подавая Шестакову через борт огромных лососей.

— Табаку! — перевел унтер-офицер Бахрушев, обращаясь к подшкиперу, ведавшему запасами. Матросы уже выучили много местных слов.

— Дамхи — хорошо! — сказал Шестаков. — Сейчас будет! — Он быстро поднял багор и зацепил борт лодки. Подобин и Веревкин спрыгнули в лодку. Гиляки схватились за ножи, но их мгновенно обезоружили и одного за другим стали подавать на руки других матросов на борт.

Объяснили, что не отпустят обратно.

— Нас убьют! — прохрипел Хурх.

Чумбока сам не знал, что будет. От рыжих можно всего ждать.

Подошел алеут Данила. На этот раз он в кожаной рубахе и в таких же штанах. Лицо его показалось Чумбоке и гилякам очень славным. Черные волосы и черные глаза. Судя по всему — честный человек. Только кожа черноватая.

Алеуты уже кое-что начинали понимать по-гиляцки.

Подошел капитан. Собрались офицеры, матросы. Подошли еще двое алеутов. Стали объяснять гилякам, что заложники останутся на судне, пока не будут возвращены украденные вещи.

— Мы ничего не знаем! — уверял Хурх.

Все приезжие, махая руками, клялись, что им ничего не известно о похищении.

— Грабили не мы, совсем другие. Наверно, вон из той деревни. — Хурх показал в сторону Лангра. — У-у! Они плохие…

— И еще — вон из той, — показывал совершенно в другую сторону старик.

— Один из вас пусть едет на берег и велит собрать все, — велел объяснить капитан. — А до тех пор остальные останутся здесь.

Нивхи стали говорить между собой, и матросы, поглядывая на них, догадывались, что все понято.

Наконец один старик решил ехать на берег, но клялся, что ничего не понял и не знает, в чем вина и что случилось. Он проворно спустился в лодку и быстро стал грести. Физиономия у него озабоченная.

— Таких мы видали! — сказал Подобин.

Хурх пытался кричать своим. Но до берега очень далеко. И киты все время шумят, плещутся.

Гиляков покормили, дали им табаку, но не отпускали.

Кок, подавая пленникам мутовку с кашей, объяснял знаками, что их повесят на рее, если вещи не вернут.

У гиляков ответ был обдуман заранее, когда они еще собрались на судно. Они опять стали объяснять, что ничего не знают о пропаже вещей.

— А если не знают, то пусть у нас поживут! — сказал Фомин.

Чумбока долго смотрел на алеута Данилу, который куда-то собрался на своей байдарке с товарищами. Он спросил:

— Негр?

— Нет! — ответил Данила.

— Конечно, это не негр. Видишь, какие куртки на них хорошие, — сказал Хурх. — И у них своя хорошая байдарка. Наши слова знают… Никогда никто не видел, чтобы негры или рыжие приходили на байдарке.

«На корабле в самом деле с пленниками расправиться не долго, — думал Чумбока. — Каша у них вкусная. И как будто они не грабители. Зачем же все ездят на шлюпках? Потом приезжают, прикладывают руку к шапке и что-то говорят своему начальнику. Беспокоятся, бегают, о чем-то спорят, ходят по кораблю. Как будто делают какое-то дело. А никакого дела не делают. Только меряют воду. Давно можно было идти дальше, а они все рисуют на своих листах».

Чумбока подобрался к дверям рубки и подглядывал. Его не гнали. «Может быть, и не повесят. Много каких-то предметов, медных, с зеркалами, но не для женщин». Чумбока вспомнил рассказы Позя, как тот ходил по сопкам с «академиком». Это, может быть, тоже ученые? Почему же они тогда так ловко схватили нас? Ученые не должны драться, они сидят важно, в длинных халатах, с веерами. Хорошенькие девки подают им кушать. А они пишут и молчат, и все старые и седые. А эти молодые и смахивают мордами на китобоев. Известно, что рыжие вздергивают пленников на рее, тех, кто провинился или кто сопротивлялся. Удавливают их веревкой. Даже своего один раз удавили и выбросили акулам. И мне пообещали, что удавят… Наверно, это рыжие… Хотя и сомнительно.

— Будешь меня вешать? — спросил Чумбока у вышедшего капитана и показал на шею и на мачту.

Невельской прошел мимо. Подобин сегодня у руля. Он подтвердил Чумбоке, что повесят обязательно, надо таскать обратно вещи, куртки, а то будет плохо.

Алеут Михайла Свининский сидел в каюте у капитана.

— Кит один — охотник один. Алеут идет на байдарке. Или вдвоем. Я всегда с Данилой Яранским хожу. И бьем. Американ идет на вельботе, с гарпунами, целая команда. Они совсем не умеют ходить по волнам. Теперь гарпунную пушку придумали. Только хитростью берут.

— А как же вы?

— Бьем вот копьем. Рукой. И зря не бьем. Когда кит умрет и его волной выбросит! Бьем одного. А который китобой придет на корабле — он не жалеет животных. И людей тоже. И лес. Когда-нибудь сожгут все на свете. Вон остров большой уже загорелся.

— Какой?

— Сахалин!

— Там леса горят. И газ.

— Не лес горит и не газ, а земля. И когда-нибудь весь остров сгорит. Китобои здесь так бьют китов — нам рассказывали в деревне, — что жиром покрывается все море. Вот что делают красные рубахи!

От берега шла лодка, не доходя судна, быстро повернула обратно.

— Эй, отдайте вещи. Привезите ружье! — кричал Чумбока.

На другой день от берега отвалили три большие лодки.

Капитан видел, что туземцы побаиваются приближаться. Они перестали грести. Остановились и все стали кланяться, стоя в лодках на коленях.

Алеуты показали, что стрелять никто не будет. Нивхи ответили, что боятся.

Наконец одна лодка подошла к борту. Поднялся на ноги рослый нивх и поднял живую собачку, объясняя, что желает передать ее на борт в обмен на своих товарищей.

— Давай вещи! — отвечали ему.

— Спустите к ним одного из заложников, — велел капитан.

Хурха позвали к борту.

— Иди! — подтолкнул матрос.

Хурх глазам не верил. Он спрыгнул в лодку. Стал что-то говорить. Нивхи осмелели. Подошли другие лодки.

На борт подали винтовку. Потом — куртки… По штормтрапу спустился с судна Тятих. Он в руках держал табак и кусок материи в несколько аршин.

Старики залезли на судно. Они лезли обниматься и целоваться с капитаном. Просили водки. Говорили, что теперь все понимают хорошо и знают, как хорошо тут кормили пленников, как хорошо с ними обходились и совсем не хотели повесить.

Старики стали объяснять, что с моря приходят суда, делают разные бесчинства, хватают за грудь женщин.

— А что же вы говорили, что у вас вещей нет. Что это другие люди из других деревень грабили?

Тут пришлось врать. Все наперебой стали рассказывать, с каким трудом отбили они вещи у жителей другой деревни. Была война… Дрались с целой деревней…

Рассказчики показывали, как тянули луки, били кольями, как падали, пронзенные в грудь, как было убито три их товарища.

— Все это, конечно, ложь, и, верно, сами похитители в числе этих рассказчиков, но надо одарить их хорошенько, — сказал капитан.

— Да, на самом деле, это не рыжие! — сказал своим Чумбока.

Но как страшно жить на свете! Всех надо бояться. Все приходят, пугают, бьют, наказывают и еще хотят вешать, пугают веревками, а никого нельзя самому ограбить!

Может быть, потому гаснут лица гиляков, такие печальные у них глаза и они так ненавидят всех приходящих с моря и всех готовы убивать. Чумбока видел маньчжур, американов, рыжих, японцев, ни от кого нет пощады. А ведь гиляки так приветливо в свое время встретили Чумбоку, спасли его, приютили. Когда он бежал к ним с Амура… А вот сами научились воровать.

А люди на этом корабле в самом деле какие-то странные. Гиляки, довольные подарками и тем, что драки и наказаний не будет, выказывали дружбу начальнику, опять принялись обнимать его и целовать.

— Послушай, — сказал вдруг Чумбока, обращаясь к Невельскому, — ты американ?

— Нет.

— Ингли?

— Нет.

— Врешь! На тебе куртка народа ингли… Да, да!

В этих, известных на весь свет, синих куртках ходили рыжие на кораблях…

Шлюпки с заложниками отвалили.

В тот же день корабль ушел к югу и встал где-то далеко-далеко, у одного из синих мысов, которых так много на берегу Малого моря. Чумбока не знал названий этих мысов.

Чумбоке хотелось опять поехать на судно и еще раз повидать приехавших, расспросить их подробней. Он сказал Питкену, что это лоча, а не рыжие. Это не китобои. Но с моря дул ветер, и нечего было и думать о поездке в плоскодонной лодке.

Две недели не прекращалось волнение. Всходило солнце, и желтые, насквозь просвеченные его лучами волны с грохотом ползли по отмелям на Лангр.